В тот день я пришёл домой довольно поздно. Возникшие двумя днями ранее проблемы на работе никак не удавалось решить, поэтому я был чертовски зол и слегка голоден. Всего три шага отделяло меня от окончания нелёгкого дня: небольшой перекус, душ и нырок в тёплую кровать, где с книгой в руках, позёвывая и потягиваясь, уже барахталась жена. И тут неожиданно позвонил Серёга Пахоменко. Я, грешным делом, подумал не отвечать, но за всё время, сколько я его знал, он ни разу не позволил себе набрать мой номер после десяти вечера, чтобы спросить как дела или рассказать о своём новом заказе. Если звонил в столь поздний час, то это было действительно важно. Включив чайник, я приготовился к длинному разговору, однако Сергей деловым тоном известил меня о необходимости личной встречи и, не давая раскрыть рот, сообщил, что будет минут через пять, поскольку находится недалеко от моего дома. Ну, надо так надо.
Мы дружили с Серёгой достаточно долго для того, чтобы порой понимать друг друга с полуслова. Учились вместе в старших классах, затем поступили в архитектурный, попали в одну группу. После окончания института наши пути разошлись. Я всю жизнь не знал, чего хотел, поэтому по профилю ни дня не проработал, сразу ушёл в бизнес: за рубль покупал, за два продавал. А Серега ещё со школы мечтал частные дома проектировать. К тому же он замечательно рисовал. Бывает, буквально за час набросает эскиз какого-нибудь шикарного средневекового замка, а потом рассказывает мне о его вымышленных обитателях. Хоть готовые книги пиши под диктовку. Одним словом – талантище! Он прекрасно понимал, что хорошая репутация зарабатывается годами тяжёлого труда, поэтому начал вкалывать как проклятый ещё во время учёбы. Поначалу не гнушался любой работы, связанной со строительством жилых помещений. Любил повторять, что его конечной целью является ориентация исключительно на «жирного» клиента. Но совсем не ради денег – просто хочет творить, а не заниматься «ширпотребом». И я, хорошо зная друга, понимал, что он ни капли не лукавит. Нужно ли говорить, что со временем его школьная мечта сбылась, и всё у него сложилось как нельзя лучше. Сергей Пахоменко обрёл известность, я бы даже сказал, славу, а следом подтянулись увесистые гонорары и интересные заказы. Кстати, себе он дом построил довольно скромный. Внятного ответа на вопрос «Почему?» я от него так и не получил…
Не успел закипеть чайник, как раздался тихий стук в дверь. Закинув в рот несколько печенюшек, я мельком взглянул на часы в коридоре, которые показывали за полночь, и пошёл открывать. Сначала в квартиру прошла большая плоская картонная коробка, за ней показался Серёга. Аккуратно поставив свою ношу в угол, он присел на банкетку и тяжело вздохнул. В последний раз я видел своего лучшего друга таким испуганным в очереди у дверей школьного стоматолога. Всегда спокойный и уравновешенный, с лёгкой улыбкой, перманентно отпечатавшейся на физиономии, сейчас он выглядел с точностью до наоборот: слегка взъерошенные волосы, напряжённое выражение лица, бегающие глаза.
– Ты на ночной образ жизни что ли перешёл? – проворчал я.
– Дружище, я пребываю в состоянии крайней растерянности, – не обращая внимания на мой вопрос, начал Сергей, небезуспешно стараясь сохранять спокойствие. – Я не знаю, как ко всему этому относиться и что обо всём этом думать.
– Сам-то как считаешь, на сколько процентов я тебя сейчас понял?
Серёга криво улыбнулся и вытащил из кармана плаща бутылку виски.
– Тащи стакашки. Постараюсь быть последовательным.
– А этаааа… – протянул я, указывая на коробку.
– А это позже, – коротко бросил Сергей и, как обычно, не дожидаясь приглашения, отправился в сторону кухни, где спустя мгновение загремел содержимым холодильника.
Заглянув в спальню, я сообщил засыпающей жене о важном разговоре с Серёгой и, прихватив из серванта два коньячных бокала, присоединился к другу, который тем временем закончил сервировку закусочного стола.
– Пожалуй, стоит дать тебе небольшую вводную, – глядя в окно, задумчиво произнёс Сергей, откручивая пробку. – Ты что-нибудь слышал о проклятых картинах Джованни Браголина?
– Эмм, вроде что-то слышал, – неуверенно промямлил я.
– Ясно, значит нет, – Серёга разлил виски по бокалам и сел за стол, – Тогда слушай. Итальянский художник Бруно Амадио, уроженец Венеции, ваяющий под псевдонимом Джованни Браголин, получил известность в 60-х годах прошлого века благодаря картинам плачущих детей. Одна картина – один ребёнок. Мальчики, девочки, маленькие совсем, и все плачут. Потрясающие картины, есть в них что-то…
Сергей нахмурился и уставился на бутылку виски. Затем перевёл взгляд на меня, достал из внутреннего кармана пиджака маленькую расческу и, зачесывая на бок непослушные густые волосы, продолжил:
– В 80-х годах, уже после смерти художника, одна из британских газет подняла настоящую истерию, поведав своим читателям историю о том, как в полностью сгоревшем по непонятной причине доме уцелела лишь репродукция «Плачущего мальчика» Браголина. А дальше пошло-поехало. Тут же, словно грибы после дождя, на свет стали появляться свидетельства того, что картина навлекает на своих хозяев всевозможные несчастья. И главная беда – пожары. Дом, где висит картина, непременно сгорает, а она сама остается нетронутой пламенем. На свет даже родилась легенда о том, что художник использовал в качестве модели собственного сына, и с целью получить соответствующую реакцию запугивал его огнём, которого тот жутко боялся. В один прекрасный момент терпение юного натурщика иссякло, и он пожелал отцу познать силу пламени на собственной шкуре. Через некоторое время дом художника сгорел, а картина навечно обрела статус «Проклято». Кстати, репродукция «Плачущего мальчика» была выпущена в 50-х годах прошлого века аж пятидесятитысячным тиражом и разошлась на «ура»! Что самое интересное – оригинал картины так и не был найден.
Серёга взял бокал, подошёл к окну и, прищурившись, вглядывался в звёздное небо. Он успокоился и стал говорить медленней.
– Это вкратце. Где правда, где вымысел – собственно, не столь важно. Всё можно подвергнуть здоровому скепсису, но к тому, что я сейчас расскажу, друг мой, попрошу отнестись на полном серьёзе. Ты же знаешь, я тебе врать не буду.
Сергей отвернулся от окна и, залпом осушив бокал, поставил его на стол.
– Так вот, у моего отца есть родной брат, точнее говоря, был – недавно умер от рака. Я почти ничего тебе о нём не рассказывал, поскольку виделся с ним крайне редко и толком ничего о нём не знал. Дядя всегда был весьма необщителен, а после того как его жена загремела в психушку, превратился в настоящего отшельника. Так вот, незадолго до смерти он позвал меня к себе. Дескать, его скоро не станет, и он должен рассказать мне, его единственному кровному родственнику, о каком-то незаконченном деле.
Было видно, что Серёга снова занервничал – рука, которой он разливал виски, еле заметно тряслась. Подержав бокал перед собой несколько секунд, он неожиданно поставил его на стол и, подойдя ко мне в упор, почти шёпотом затараторил:
– Я не поверил ему! Понимаешь? Я ему не поверил! Решил, что старик сбрендил вслед за женой…
– Ты же обещал быть последовательным, – ледяным тоном перебил я.
– Да-да, конечно, – Сергей тяжело опустился на стул, и я услышал рассказ его дяди, который позднее неоднократно пытался воссоздать в своей памяти с точностью до мелочей…
РАССКАЗ ОТШЕЛЬНИКА
Мы с Лидочкой обожали путешествовать по всему миру, но особые чувства испытывали по отношению к старушке Европе. Брали машину на прокат и колесили по городам и странам. Ехали, куда глаза глядят. Ночевали там, где застала ночь.
Я хорошо помню тот сентябрьский вечер. Погода стояла мерзкая, в такую, как говорится, хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Мало того, что было на редкость холодно, так ещё и ветер пронизывал до костей, а дождик, пусть и слабенький, моросил, не переставая. В машине, конечно, всё это не чувствовалось, но стоило из неё выйти, как на ум тут же приходили мысли о камине и кружке глинтвейна.
Заночевать решили в одной небольшой деревушке у подножья Швейцарских Альп, километрах в тридцати от Люцерна. На тот момент мы успели проголодаться настолько, что готовы были душу дьяволу продать за чай с баранками, и первый попавшийся на нашем пути отель-ресторан автоматически попал в категорию «лучший выбор». Скорее, то был отель при ресторане, поскольку даже обычный ресепшн отсутствовал начисто – ключ от номера мне выдали на кухне. Большой старый ключ с бородкой, местами покрытый ржавчиной, с привязанной деревянной табличкой, на которой была выжжена цифра шесть, одним своим видом отбрасывал нас лет на сто назад. «Для начала неплохо», – подумал я, но на этом экскурс в историю не закончился. Узкий темный коридор, скрипучие деревянные ступени, светонепроницаемые витражи, подсвечники на стенах... Поднявшись на второй этаж, я с трудом открыл дверь номера. Внутреннее убранство комнаты было под стать коридорам: керосиновая лампа, слегка покосившееся трюмо, массивная двуспальная кровать и огромный платяной шкаф с резными дверцами. Довершал музейную композицию антикварной мебели устойчивый старческий запах. Создавалось впечатление, будто здесь жил человек, который годами не выходил из комнаты. Антураж портила современная душевая кабинка и умывальник, явно вступающие во временной конфликт с прочими атрибутами номера. Не скрою, поначалу нам понравилось – не каждый день удаётся переночевать в музее. Однако радость наша длилась недолго. Раскидав вещи и умывшись с дороги, мы стали присматриваться к деталям. Я обратил внимание на криво вбитый над кроватью гвоздь. Спешно обшарив комнату глазами, нашёл и картину, стоящую за шкафом лицом к стене. Я взял её и бросил на кровать, чтобы показать жене… Лидочка тут же начала настаивать на том, чтобы уехать из отеля, или хотя бы поменять комнату. На картине была изображена миленькая светловолосая девочка лет семи на фоне какого-то сарая. Слегка покрасневшее личико выражало страх, боль и отчаяние. Создавалось впечатление, что самое страшное уже осталось для неё позади, но она по-прежнему боится даже пошевелиться. Широко открытые глаза с мольбой смотрели прямо на нас, а по щекам неспешно скатывались неестественно большие прозрачные слезинки. Масло в огонь подливало фотографическое качество рисунка, от взгляда на который становилось не по себе. В правом верхнем углу отчётливо различалась подпись: «G. Bragolin». А мы ведь ни сном, ни духом тогда не знали, что это за художник. Если бы не поленились и порылись в интернете, то жена бы точно отказалась там оставаться. А так посидели в ресторанчике, перекусили, приняли, как полагается, на грудь, соответственно, осмелели и решили поискать приключений на пятую точку. Иными словами, пошли исследовать отель. Этажом выше нашего была всего одна дверь, которая оказалась незапертой. Она вела в довольно тесную прихожую. Вне всяких сомнений, здесь проживал кто-то из сотрудников отеля, скорее всего, хозяева. На подставке аккуратно стояла начищенная обувь, массивные крючки были завешаны одеждой на любую погоду, а на стене висело небольшое антикварное зеркало. В углу, сваленным в кучу, лежал какой-то хлам, а рядом с ним стояли два ящика с овощами. Осознав, что случайно оказались на частной территории, мы поспешили ретироваться и спустились на наш этаж. Практически напротив двери номера обнаружили общественный туалет, а в конце коридора – детскую игровую комнату. Это была небольшая слабоосвещённая коморка с заколоченными окнами и скромным набором старой деревянной мебели: пара столов да несколько маленьких стульчиков. На столах лежали какие-то простенькие игрушки, похожие на бухгалтерские счёты, а в картонных коробках валялось с десяток машинок, да плюшевые зверьки далеко не первой свежести. Впечатление комната производила крайне угнетающее – жена даже начала трезветь. Я на тот момент настолько утомился, что искать другой отель мне страсть как не хотелось, поэтому поспешил предложить ей отправляться на боковую.
В номере я долго пытался открыть шкаф, но дверца не поддавалась ни на миллиметр, будто была приклеена. Жена сказала, что «особо раскладываться не будем, утром умываемся и валим отсюда, так что хрен с ним, с этим шкафом». Плюс ко всему наотрез отказалась спать в темноте. Я же при прямом источнике света, даже таком тусклом, спать не мог – пришлось сооружать на кровати башню из одеяла, чтобы закрыться от лампы. Уснули, конечно, далеко не сразу, но сильная усталость и поглощённый алкоголь всё-таки взяли своё…
Проснулся я посреди ночи от естественного после выпитого пива желания справить нужду. Спускаю ноги с кровати и практически втыкаюсь в «нашу» картину, которую я оставил прислонённой к шкафу. Охарактеризовать свой последующий поступок иначе как «моча в голову ударила» я не могу. Без каких-либо мыслей в голове беру картину и вешаю её над кроватью. Дальнейшие события на всю оставшуюся жизнь изменили моё мировоззрение. Как только картина оказалась на предназначенном для неё месте, в шкафу раздался продолжительный шуршащий звук, закончившийся ударом изнутри в дверцу шкафа. Конечно, я стал себя успокаивать, что там просто что-то упало, хотя, признаюсь, был немного напуган. Уж не знаю зачем, но я в очередной раз попытался открыть неподдающуюся дверцу, прикладывая для этого все усилия. От процесса взлома замка меня отвлёк размеренный скрип половиц в коридоре, судя по которому перемещение человека было неестественно медленным. В любой другой ситуации я бы не обратил на это внимания – в конце концов, в отеле наш номер был не единственный – но нервы уже были натянуты, словно струны рояля. Сейчас я немало удивлён своей смелости, но тогда мне как-то удалось обуздать страх, и я решительно вышел в коридор. Никого! И тут я услышал тихий детский плач, доносящийся из общественного туалета. Рука непроизвольно потянулась к двери…
В дальнем углу, закрыв лицо руками, спиной ко мне стоял маленький мальчик в старой грязной одежде и еле слышно всхлипывал. Во мне тут же включился режим «доброго самаритянина». Со словами «чего ревём» я направился к ребёнку, но сделав шаг, замер на месте. После моих слов мальчика как-то неестественно передёрнуло, он мгновенно перестал реветь, убрал руки от лица и начал медленно поворачивать голову в мою сторону. Настолько медленно, что, казалось, время остановилось. Несмотря на появившееся желание убежать, я не мог даже пошевелиться. По коже безумными стадами бегали мурашки, каждый удар сердца отдавал в голову настолько сильно, что закладывало уши! Когда он полностью повернулся, меня начало трясти от ужаса. Вместо глаз на лице мальчика зияли две пустые глазницы. Он слегка наклонил голову на бок и протянул ко мне свои ручонки, бормоча что-то на незнакомом мне языке. Кажется, я начал терять сознание, но вдруг услышал сдержанный женский крик из нашего номера. Мне словно пинка дали под зад, и я буквально в два прыжка оказался в номере. Жена неподвижно лежала в кровати на спине. Её рот был слегка перекошен, а широко раскрытые глаза уставились в потолок. И в этот момент я перевёл взгляд на картину. Клянусь всеми святыми, что это правда – девочка на ней моргнула и посмотрела прямо на меня! И взгляд её я бы добрым не назвал. Сам дьявол тогда заглянул мне в душу! Холодный пот градом катился по вискам, а из-за невесть откуда навернувшихся слёз я практически перестал что-либо различать. Скинув для пущей смелости очки и, почти ничего не видя, я ринулся к картине. Сорвав со стены, бросил её на пол и закидал сверху всем, что попалось под руку: одеялом, одеждой, пакетами… До рассвета я не сомкнул глаз, а по нужде ходил в душевую кабинку…
После той злосчастной ночи Лидочка больше никого не узнавала и ничего не говорила. Её разум растворился во тьме – мне так и не удалось до неё «достучаться». Я был вынужден отдать её на лечение, но пользы оно не принесло. Моя жена умерла, так и не узнав меня…
***
Сергей заглотил очередную порцию вискаря и, склонившись над столом, перешёл на шёпот:
– Совсем дядька мой тогда раскис: сопли, слёзы, признание собственной никчёмности. Я сижу, не знаю, что и сказать. Пытаюсь вспомнить, как тётя Лида выглядела до психушки – результата ноль! Тут он вдруг резко приподнимается, хватает меня за руку и быстро так начинает говорить, будто у него всего пара минут осталось. Оказалось, что позже, уж не знаю как, но он выкрал эту картину из отеля и отдал какому-то питерскому кудеснику мирового уровня на анализ...
Сергей многозначительно поднял кверху указательный палец, пару секунд простоял в таком положении, а затем приволок из прихожей большую картонную коробку. Через мгновение на меня с холста ясными зелёными глазами смотрела зареванная светловолосая девчушка. Картина действительно производила неизгладимое впечатление. Однако в отличие от своего друга, так и не достигшего чёткого осознания собственного положения в этом мире, я был прожженным материалистом и скептиком с огромным стажем, поэтому воспринял всё без эмоций.
– Та самая? – спокойно спросил я.
– Та самая – в тон мне ответил Сергей и, положив картину на стол, сел рядом.
– И что же питерский кудесник выяснил?
– Не поверишь.
– Да уж давай, раз начал, – усмехнулся я.
– Да, не вопрос, – эхом отозвался Серёга, – Это действительно Джованни Браголин. Оригинал. Но есть одна закавыка. Старик Браголин умер в 1981 году, а эксперт утверждал, что картина однозначно написана позднее.
– Серый, походу эксперт совсем испорченным оказался, ведь ежу понятно, что либо это не Браголин, либо картина не такая уж и молодая, – логично заключил я.
– Капитан Очевидность! – поддел Серёга, – А если предположить, что это всё-таки картина Браголина, написанная после его смерти?
– Сам-то понял, что сказал?
– Мой дядя тоже усомнился в результатах экспертизы. И получил довольно мутное объяснение, типа, это неизвестная работа, никогда нигде не выставлялась, даже не мелькала, раньше её не видели, ничего о ней не слышали, никто ничего о ней не знает… Короче говоря, быть уверенным на сто процентов, что авторство за Браголиным, нельзя.
– Совсем другое дело, – удовлетворённо хмыкнул я.
– И, наконец, самое интересное, – не обращая внимания на мои слова, продолжал Сергей, – Анализ картины в инфракрасном излучении показал, что под этим изображением имеется ещё один нижележащий рисунок.
Сергей замолчал и, скорчив серьёзную физиономию, начал буравить меня пьяным взглядом. Не хватало только барабанной дроби. Я решил подыграть и начал тарабанить пальцами по краю стола. Серёга разочаровано махнул рукой и слегка заплетающимся языком продекларировал:
– Тот самый проклятый «Плачущий мальчик», оригинал которого, как все считали, был утерян. Ан, нет, вот он, целёхонек!
Серёга задумчиво улыбнулся и убрал пустую бутылку под стол.
– Эксперт, в далеком прошлом, кстати сказать, близкий друг дяди, настоятельно советовал ему уничтожить картину, но тот его не послушал. Дядя до последнего надеялся, что путь к излечению его любимой жены каким-то образом лежит через это полотно. После смерти тёти Лиды ему стало на всё плевать, и он закинул картину на антресоль.
– То есть кто-то, уверенно косящий под Браголина, закрасил его мальчика аналогичной девочкой, – резюмировал я услышанное, – Хрень какая-то!
– Я тоже тогда так подумал. Но после вчерашней ночи стал относиться к дядиному рассказу более серьёзно. И самые бредовые идеи отныне таковыми уже не кажутся.
– Ты из-за этого сегодня сам на себя не похож?
– Так уж и не похож? – вяло улыбнулся Серёга, зачёсывая на бок пятернёй рыжий чуб, забыв про расчёску, которую он держал в другой руке, – Опасаясь за сохранность картины, дядя передал её мне в день нашего разговора, в этой самой коробке, и посоветовал по возможности не распечатывать. Каюсь, не послушался. Ты же знаешь, что я в доме ремонт затеял, поэтому живём пока у Светки. Она творчество Браголина почему-то сразу дико невзлюбила и сказала «либо-либо». Я, как ты понимаешь, жену выбрал. Однако у меня созрела, как мне тогда казалось, гениальная идея повесить картину у себя в гостевой спальне, благо в той части дома ремонт уже закончили. Только представь! С вечера пугаешь намеревающихся остаться на ночь друзей жуткой историей (для большего эффекта можно слегка приукрасить – ты же знаешь, мне труда не составит), а потом приглашаешь на ночлег в гостевую спальню. Как тебе идейка?
– М-да, – промычал я, – суперская.
– Во-о-от. В общем, не стал откладывать в долгий ящик, на следующий день сгонял и сам повесил девчонку в гостевой!
– Звучит зловеще.
– Ты про что? – осёкся Серёга.
– Забей. И как Светка отнеслась к твоей гениальной идее?
– Ну, её я в известность не поставил. Надеялся как-нибудь потом уболтать. Короче говоря, замотались, как обычно: дела, заботы, дом, работы. У меня заказы один за другим, причём все нешуточные. Светка с кого-то перепугу надумала второе высшее получать, так что теперь пытается работу с учёбой совмещать. Дядя тем временем умер и я, честно говоря, почти забыл про картину… Вчера мы поехали принимать результаты ремонта моей халупы. Знакомые ребята делали – сработали на совесть! Светка пребывала в таком восторге, что, увидев картину в гостевой, не стала злиться и даже обещала подумать. Настроение поднялось, и мы решили немножко отпраздновать – у меня в машине как раз презентик от клиента завалялся. Откупорили, посидели, камин протестировали, немного побаловались, ну, и вырубились… Просыпаюсь посреди ночи от того, что меня Светка в бок тычет. Смотрю, а она сидит на кровати и к чему-то прислушивается. Такую-то мать, детский плач! Тихий совсем, да жалобный такой. Откуда?! Это ведь коттедж посреди участка в двадцать соток, окруженного звуконепроницаемым забором! Понятное дело, пошёл на звук. И куда, думаешь, он меня привёл? Прямиком к гостевой спальне! Я уже за ручку двери взялся, да тут вдруг практически дословно дядину историю вспомнил. Так жутко стало, аж мороз по коже! Стою ни жив ни мёртв, пошевелиться боюсь. С трудом уговорил себя успокоиться. Отпускаю ручку, а она, зараза, легонько так «щёлк». Плач мгновенно затих, словно его выключили. Веришь, нет, я чуть не обмочился! Схватил Светку в охапку, закинул её в машину и дёру оттуда! Жена всё еще в шоке, даже не знает, бедолага, как реагировать. Не стал ей пока ничего рассказывать, так что, наверное, думает, я совсем умом тронулся.
Я глубоко вдохнул, шумно выдохнул и, разведя руки в стороны, глухо промямлил:
– Не знаю, что и сказать…
– Оно и понятно. А мне-то теперь что прикажешь делать?!
– В чём проблема-то? Не веришь – забей! Уверовал – выбрось!
– Веришь, не веришь. Для меня уже вопрос так не стоит, а вот ты, похоже, лучшему другу не веришь! Или слушал невнимательно!
– Блин, ну, выбрось!
– Чего, блин, выбросить?
– Картину, блин! Хуже уж точно не будет!
Внезапно я начал злиться. Завтра вставать ни свет, ни заря, а меня сказками развлекают! Самое паршивое: когда я злюсь, ко мне на тройке с бубенцами является Её Высочество Бессонница. И чтобы её прогнать, необходим целый комплекс мероприятий. Я уж хотел было принять радикальные меры, однако при виде раскисшего Сергея в ситуацию робко вмешалась жалость.
– И всё же. Сам-то ты что думаешь? – заинтересованно спросил он.
– Ты же меня знаешь. Мою позицию сложно поколебать чем бы то ни было. Может вы со Светкой каких-нибудь галлюциногенов наглотались, может тебе всё приснилось.
– Да ничего такого. Я же не совсем ещё!
– Может тебе клиент чего-нибудь в презентик подсыпал, поскольку ты ему чего-то не то настроил. Откуда мне знать? Всему должно быть логичное объяснение, просто оно пока не найдено. Что за незаконченное дело, кстати?
– Какое дело?
– Сам же говорил. Дядя перед смертью позвал тебя, чтобы рассказать о каком-то незаконченном деле.
– А, ты об этом. Он сказал, что картину, конечно же, следует уничтожить, но…
– Не томи, ёрш твою медь! Мне спать осталось…
– Не психуй, пожалуйста, я пытаюсь точнее вспомнить... Незадолго до того как ему стало совсем плохо, дядя решил, что должен во что бы то ни стало раскрыть тайну картины, устранить, так сказать, все несостыковки. Даже частного детектива нанял. И тому удалось найти человека, который в последние дни жизни Браголина был рядом с ним. Дядя собирался встретиться с этим человеком, но не успел.
– Ясно. Когда летишь?
Серёга вскинул брови, всем свои видом задавая немой вопрос «Куда?», однако спустя мгновение хмуро ответил:
– Похоже, ближайшим рейсом.
– Я так понимаю, в Италию?
– Ошибаешься, дорогуша, в Швейцарию.
– То есть у тебя есть швейцарский адрес, по которому живёт близкий приятель Браголина, – медленно говорил я, растягивая слова, – Серый, это наверняка никак не связано, но у меня тут одна мысль внезапно возникла.
– Всего одна?
– Уж чем богаты, Сергунюшка. А больше тебе дядя ничего не говорил?
– Вроде нет.
– Адрес с собой?
– Угу, – Сергей вытащил из портмоне клочок бумаги.
– Вон ноутбук валяется, – махнул я в сторону журнального столика, – садись и забивай адрес, надо найти его на карте! Я пока чайник поставлю.
Сергей, похоже, уловил ход моей единственной мысли и заметно оживился. После нескольких кликов мышкой и целой тирады нецензурного содержания по поводу непроизносимости названий швейцарских улиц, он откинулся на спинку стула и в сердцах воскликнул:
– Вот же дебила кусок!
– Дай-ка угадаю, самокритичный ты мой! Честно говоря, почти не надеялся (уж больно красиво всё сходится), но, судя по твоей реакции, это адрес отеля, расположенного в тридцати километрах от Люцерна.
– В яблочко!
– Ну, вот, а ты говоришь, я тебя невнимательно слушал.
Старый друг вмиг преобразился, вернувшись в привычное для меня состояние: глаза засверкали, речь стала бодрой и уверенной, даже фирменная лучезарная улыбка вернулась на положенное место.
– Братуха, выручай! Я из иностранных только английский слегонца, а в Швейцарии же основной вроде как немецкий…
Все мои предки были выходцами из Германии. Бабушка до сих пор так русский толком и не освоила. В юные годы мне довелось довольно долго жить с ней в одной квартире и общаться приходилось исключительно на немецком. Сейчас, конечно, не скажешь, но в то время она была на удивление болтливой особой. Рассказывала о своей молодости, лезла с расспросами в мою зарождающуюся личную жизнь, даже травила неприличные анекдоты. Короче говоря, практика у меня была, что надо! В конечном счёте, я научился шпрехать на дойче не хуже Штирлица.
– Я понимаю, к чему ты ведёшь, но у меня дел по горло, – оправдывался я, а в уме прикидывал, смогу ли я завтра разгрести всё так, чтобы на пару дней «исчезнуть с радаров». Тем более что до конца недели мне всё равно возникшие на работе проблемы было не решить.
– Дорога за мой счёт! Дорожные расходы тоже! Выпивка – олл инклюзив! – сыпал козырями Серёга, – У тебя, кстати, шенген открытый есть?
– А то! – надменно уронил я и снисходительно улыбнулся, – Ладно, хрен с тобой, заказывай билеты!
***
Через два дня мы вылетели в Цюрих. Жёнам во избежание дополнительных расходов на успокоительное наплели с три короба про срочную командировку, а поскольку они между собой не общались, вероятность провалить операцию практически отсутствовала. Весь полёт провели, уткнувшись в гаджеты. Всего раз Серёга отвлёкся, чтобы пошутить по поводу того, насколько надёжно спрятал картину в своём доме. Якобы теперь он жутко переживает за то, что не сможет её найти. Затем выразительно чихнул, изрёк «Вот! Правду говорю!», сам посмеялся и больше ко мне не приставал…
Арендовав в аэропорту машину, спустя три с половиной часа после приземления, мы были на месте. Пребывая в состоянии крайнего возбуждения, буквально вбежали в отель и поднялись на второй этаж. Комната за номером шесть, общественный туалет напротив, атмосферная игровая с заколоченными окнами – никаких сомнений не оставалось, дядя останавливался именно здесь! Ресепшн действительно отсутствовал, пришлось обращаться на кухню. Серёга передал одной из поварих листочек с написанным на нём именем. Та заулыбалась, энергично потрясла головой и пригласила нас присесть за столик. Заказав чай с выпечкой, мы не успели расположиться, как в зал, опираясь на палку, вошёл высохший чуть ли не до костей старик. Такой типаж сложно было не запомнить с первого же раза: густые брови, огромный орлиный нос, островки жидких седых волос над ушами и тяжёлый пронзительный взгляд. Портрет довершала закушенная набок простенькая курительная трубка.
– Инглиш, дойч? – деловито поинтересовался я.
– Пожалуй, второе, – по-старчески неторопливо ответил мой визави на немецком, – Так зачем вы хотели меня видеть?
– Присаживайтесь, пожалуйста. Как разрешите к вам обращаться?
– Джо, – выдохнул старик, звучно плюхнувшись на стул.
– Хорошо, Джо. Меня зовут… Майкл, а это мой давний друг Серж. Позвольте сразу перейти к делу, – я достал из папки фотографию картины с плачущей девочкой и положил её на стол, – Взгляните, пожалуйста. Вы случайно не знаете, чья это работа?
Признаюсь, за всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы буквально за пару секунд у человека дважды резко сменился эмоциональный фон. Сначала на лице нашего собеседника застыла маска ужаса, которая отпечатывается у людей, впервые выпрыгивающих из самолёта с парашютом. Однако буквально через мгновение страх сменился гневом, который безошибочно читался даже в потухшем взгляде Джо.
– Эта картина несколько лет назад была самым бессовестным образом украдена!
– Я знаю, Джо. Более того, мне известно кто и при каких обстоятельствах это сделал.
Намеренно подвесив в воздухе выразительную паузу, я пытался понять его настрой, мысли, увидеть реакцию. Владеет ли он хоть сколь-нибудь значимой информацией о картине или мы зря летели сюда через пол-Европы? Но мои усилия были напрасны. Он занял по всем фронтам глухую оборону, ни словом, ни взглядом не демонстрируя намерений, эмоций или своего отношения к нам. И лишь нервное пожёвывание трубки выдавало в нём некую заинтересованность.
– Поверьте, Джо, мы с другом не имеем никакого отношения к краже. Просто на нашем жизненном пути совершенно случайно встала эта картина, и мы… сбиты с толку.
– Она у вас? Картина у вас? – глядя куда-то в сторону, спросил Джо.
– Можно сказать и так.
– Вы должны вернуть её!
– Давайте будем откровенны друг с другом. Судя по всему, вы хорошо знаете эту картину. Тогда наверняка сможете предположить, сколько стоит оригинал «Плачущего мальчика», с чьим исчезновением все, казалось бы, уже смирились. Особенно если знать о его, скажем так, необычных свойствах.
– Выходит, вы нашли «второе дно», – усмехнулся старик, – Так значит, всё упирается в деньги? Здравый смысл вновь пасует перед звонкой монетой?!
– Поверьте, вы ошибаетесь! – возмущенно воскликнул я, – Мы с другом вполне обеспеченные люди, и деньги для нас не проблема. Мы слишком много знаем об этой картине, чтобы пустить всё на самотёк, но слишком мало, чтобы понять, что делать дальше!
– Вы должны вернуть картину мне, – с холодным спокойствием отчеканил Джо, – И как можно скорее.
– Но почему? Только потому, что вы так сказали?
Старик молча уставился в одну точку. Создавалось впечатление, что он просто вредничает! Пришла пора идти в лобовую и выкладывать все козыри.
– Окей, Джо, десять минут вашего внимания! После этого либо мы с другом уходим, либо вы объясните нам, почему так необходимо, чтобы картина оказалась у вас. Договорились?
Старик перевел взгляд на меня и хитро прищурился. Должно быть, это означало «да». И я рассказал ему обо всём. О том, что произошло с дядей Сергея в этом отеле, о детском плаче, об исследовании питерских «кудесников» – обо всём, что мы знали. Он слушал почти безучастно, лишь изредка еле заметно мотал головой в разные стороны и порой вытаскивал трубку изо рта, чтобы глубоко вдохнуть. Когда я закончил говорить, Серёга завершил подчищать весь провиант, лежащий на столе. Умяв последнюю булку и допив чай, он начал тянуть меня за рукав и вполголоса канючить:
– Эй, интерпретатор, имей совесть. Я нафига тебя с собой взял?! Переводи мне, о чём вы там воркуете. Ты же знаешь, что я в немецком ни бум-бум.
– Погоди, блин! – ощетинился я, – Дай мне расшевелить товарища! А то дед не ровен час забудет, о чём мы тут вообще говорим! Как только из его уст вылетит что-то стоящее, ты об этом узнаешь, хорошо?!
– Вы из России? – вдруг удивлённо спросил старик.
– А почему это вас так удивляет? – поинтересовался я.
– У вас безупречный немецкий.
– Это от бабушки. Она из Германии, равно как и все мои родственники.
– Понимаю, – угрюмо вздохнул старик, – Великая страна с грустной историей.
– Вы о Германии?
– Я о России.
– А есть страны с весёлой историей?
– Есть страны со скучной историей, – впервые за весь разговор Джо улыбнулся по-доброму, но спустя секунду его лицо вновь приобрело нейтральное выражение, – Значит, вы понимаете, Майкл, насколько опасна картина?
– Допустим.
– Я не смогу вам что-либо объяснить, поскольку сам не понимаю природу такого рода явлений. Я лишь могу рассказать, с чего всё началось. Этого вам будет достаточно, Майкл?
– Не исключено, Джо.
– И вы вернёте картину?
Попав под пронзительный взгляд старика, я уже был не в состоянии ответить отказом.
– Скорее всего, – выдавил я, – Посмотрим. Наверно.
– Хорошо. Моя история также грустна, как история вашей страны, Майкл. Сначала о главном, чтобы у вас было время поверить мне, а это, уверен, будет нелегко, – старик вынул трубку изо рта и положил её перед собой на стол, – Никто не знает о том, что первого плачущего мальчика, оригинал которого сейчас находится у вас, создал не Бруно Амадио, а я.
Замолчав, он, как и обещал, дал мне время осмыслить услышанное. Сказать по правде, я был ошарашен. У меня было время подготовиться, и я прочитал всё, что нашёл о Браголине и его творчестве на просторах интернета. Такого поворота я не ожидал.
– Боюсь, что неправильно вас понял. Вы хотите сказать, что вы и есть Джованни Браголин, а тот, кто умер…
– Определённо, вы неправильно меня поняли, – монотонно перебил старик, – Не пытайтесь додумывать, Майкл. Мой близкий друг Джованни Браголин, он же Бруно Амадио, умер в 81-м году. Я знал его на протяжении почти всей своей жизни. Я был подле него, когда он издал свой последний вздох. Я никогда не обещал ему хранить в тайне авторство картины, но считал это своим долгом.
– То есть, по сути, именно вы подарили Бруно Амадио всемирную известность, вдохновив его на написание целого цикла картин плачущих детей?
– Это уже ближе к истине, но «вдохновил» не совсем верное слово. Бруно увидел в моей картине финансовый потенциал, возможность заработать. Он любил повторять, что я нашёл золотую жилу. Наштамповав несколько тысяч репродукций, он продал их все. Однако этого ему показалось мало... Надо отдать должное – Бруно довольно долго и тщательно изучал мою картину с целью создать на её основе ещё несколько аналогичных полотен. И ему удалось.
– Вы не договариваете, Джо. Это история успеха, а не проклятия.
– Терпение, молодой человек. Я дал вам время, чтобы вы поняли, что на самом деле история не так запутана, как может показаться на первый взгляд. Как вы знаете, Бруно умер от рака – не самая завидная участь. Нет, он не боялся смерти, его мучило другое. Он считал, что не написал за всю свою жизнь ни одной стоящей картины, благодаря которой его бы запомнили. Что он останется в истории, как создатель плачущих детей, которые на самом деле были не его, а моими. Что он – всего лишь жалкий подражатель, моя тень. Что даже его псевдоним Джованни Браголин – всего лишь производная моего имени… К сожалению, перед смертью наша дружба перестала для него что-либо значить.
– Но, если на этот раз я правильно понял, вы написали только самую первую картину, остальные – его творения?
– Именно так. И я не уставал твердить ему об этом! Но в определённый момент его разум надломился и за несколько минут до своей кончины он проклял мою картину…
– А она всё это время была у вас.
– Да. После смерти Бруно с картиной началась какая-то чертовщина. Стали двигаться предметы, по ночам слышался детский плач... К счастью, я быстро понял, в чём дело, но я… я не смог.
Старик внезапно осел, в его глазах заблестели слёзы.
– Я должен был уничтожить её, но… мой сын.
Серёга прекрасно понял, что мы уже далеко не в любезностях рассыпаемся, и требовал перевода. Он притих только после того как я еле слышно, но очень выразительно выругался. Джо тем временем взял себя в руки: вытянул из кармана носовой платок, звучно высморкался и продолжил:
– Я уже говорил, что у меня грустная история, Майкл. На картине мой сын. Он погиб при пожаре, когда ему было всего пять. В тот день я был у Бруно. Я не собирался к нему идти, но мы с женой слегка повздорили и… Это ужасно, Майкл, пережить своего ребенка. Ты же видел картину! Ты видел его! В тот момент он всё понял! Мой маленький мальчик, он понял, что ему не выбраться! Он даже не кричал, просто смотрел на меня с укором… А я… я… Никто, кроме Бруно, не знал, что картина – отпечаток последних секунд жизни моего мальчика. Отпечаток, который за всё это время я так и не смог стереть из своей памяти.
Старик вновь замолчал и закрыл глаза. Серёга на этот раз сидел тихо-тихо, даже не шевелился.
– Я ничем не мог ему помочь. Спустя мгновение кровля обрушилась и похоронила моего сына… Он всегда стоял у меня перед глазами. Я потому и перенес его на картину, что не мог больше выносить этого. Думал, станет легче…
– Я бы хотел… – начал было я извиняться.
– Не надо, – старик не без труда открыл глаза, – Столько лет я носил в себе. Я даже рад, что кому-то рассказал. Но мне хотелось бы покончить с картиной.
– Вы уверены? – я был не на шутку обеспокоен состоянием старика.
– Да, абсолютно, – Джо выпрямился, пригладил волосы на голове и, по-прежнему глядя куда-то в сторону, продолжил, – Изначально я чувствовал исходящую от картины… сложно передать словами… тоску что ли. Она висела над моей кроватью, и мне нравилось засыпать под ней. Хоть это и было мучительно больно, но я чувствовал через неё связь с сыном. Понимаю, звучит, быть может, глупо, но ещё раз повторю – сложно объяснить словами. Я знаю, что многие полагают, будто проклятие дело рук того, кто изображён на картине, но это не так: мой сын был добрый малый. Всё изменилось после смерти Бруно. Думаю своими последними словами, он, сам того не желая, проклял полотно. Я перестал чувствовать своего сына, каждую ночь мне снились кошмары, в которых он обвинял меня в своей смерти, его душил гнев и говорил он очень страшные вещи. Это был уже не мой сын, он вновь покинул меня… Уничтожить картину я не смог, поэтому не придумал ничего лучше, чем нарисовать поверх, вторым слоем, белокурую девчушку. Я даже не помню, почему мне в голову пришло такое решение, всё было как в тумане, словно моей рукой водил кто-то другой. Я не знал, кто она и почему плачет. Прозрение пришло позднее, когда я случайно обнаружил семейный фотоальбом, оставшийся после смерти тёщи. До сих пор не знаю, как такое вышло, но оказалось, я изобразил собственную жену, Николь. Хотя я даже не знал, как она выглядела в детстве.
Старик повернул голову и долго смотрел мне прямо в глаза.
– Что случилось с вашей женой?
– В тот вечер она погибла вместе с сыном. В один день я лишился семьи и крова.
– Джо, я…
– Верните мою семью, Майкл. Верните мне их.
Внезапно мне безумно захотелось домой, к постоянно ворчащей жене, к своим извечным проблемам на работе. Я молча покачал головой и, прихватив упирающегося Серёгу под руку, направился к выходу. Всего два вопроса не давали мне покоя. Понимая, что другая возможность задать их мне вряд ли представится, я не устоял перед напором любопытства.
– Джо, я прошу прощения, но просто интересно: что вас привело в этот отель? И почему картина оказалась в номере его дяди?
– Всё очень просто, Майкл. Отель достался мне по наследству от тёщи. Я ведь так и не женился повторно. А у неё детей больше не было, кроме Николь. Я частенько навещал стариков, когда ещё тесть был жив: в шахматы играли, пиво пили, разговаривали. После его смерти стал реже заходить. Потом оказалось, что завещание на меня оформлено… А насчёт того случая. К сожалению, ничего уже не исправить… Работал у нас один идиот, иначе не скажешь. Каким-то образом он узнал о картине и решил устроить проверку. Я в тот раз в Италию на несколько дней уехал. Он стащил у меня картину (как нашёл, стервец, я ведь её замотал и запрятал!) и в номере повесил. Одни постояльцы сняли, а дядя вашего друга… а ведь её ни в коем случае на стену вешать нельзя! Запомни, Майкл, только не на стену!
Впервые за весь вечер Джо выглядел обеспокоенным. Наверняка, он винил себя в том, что произошло с родственниками Сергея, хотя открыто так в этом и не признался. Возможно, он просто привык жить с осознанием вины, только куда более весомой. Ведь останься он тогда дома, быть может, и сын, и жена остались живы. Да, чистой воды случайность, но кто-то оказывается неспособным переложить груз ответственности на плечи призрачного рока, и несёт на себе этот крест до конца своих дней. Возможно, проклятие исходило вовсе не от Бруно, или же это вообще было не проклятие. Иначе как объяснить тот факт, что картина «не тронула» самого Джо. Позднее я не раз позволял себе поразмышлять над историей с картиной, но в тот момент мне хотелось лишь одного – убраться прочь из отеля. Потому что мне вдруг стало безумно жаль старика, а я терпеть не мог это чувство. Оно выедало меня изнутри, обгладывало и выплёвывало кости. Я всегда считал унизительным быть в центре жалости. Нельзя жалеть ни себя, ни других! Жалость расслабляет, отбирает все силы и, в конечном счёте, уничтожает. Да, он мазохист и глупец, но держится молодцом, не жалуется, вон даже слезинки не проронил, хотя глаза и были на мокром месте. Этакий старый засохший саксаул, прозябающий посреди пустыни человеческих отношений, в которую он забрёл исключительно по своей воле. Я отгонял жалость, как мог, но при взгляде на скукожившуюся фигуру, ком подступал к горлу. Казалось, я слышу мольбу угасающей души, и чувствовал, что разревусь сейчас прямо здесь. А мужику в моём возрасте такой конфуз был совершенно не нужен.
Серёга упирался руками и ногами, желая остаться на ночь в этом отеле, но я не мог больше выносить присутствие Джо, даже если бы оно было незримым. Нужно было уехать отсюда как можно дальше и как можно скорее. Я безапелляционно заявил, что ночевать буду под Люцерном, а он, если желает, может остаться – заеду за ним завтра. «Скучный ты»,- процедил Сергей и неохотно поплёлся за мной к машине.
По дороге я рассказал Сергею обо всём, что узнал от Джо. Такого количества матов и междометий в единицу времени я не слышал от него с тех давних пор, как мы отважились прыгнуть с парашютом, отмечая получение дипломов. Я ещё не успел перейти к просьбе Джо, как Серёга сам предложил вернуть ему картину.
– Она, конечно, стоит каких-то денег, но, блин, грешно на людской трагедии наживаться, – участливо произнёс он.
– Грешно или ссыкотно? – поддел я.
– Ну, вот, что ты за человекообразное существо, а! Кстати, почему тебя дед Майклом постоянно называл? Я только это и понял из всего вашего разговора.
– Как представился, так и называл, – пробурчал я. Ещё одного объяснения я бы не потянул. Захотелось помолчать, уйти в себя, сжавшись в маленький неприметный комочек. Я попросил Серёгу остановиться, пересел на заднее сиденье и как в детстве, поджав колени, обхватил ноги руками.
***
Конечно, мы нашли способ без риска переправить картину в Швейцарию. Прошло уже несколько месяцев, и всё это время я был уверен в правильности нашего поступка. Но сегодня утром Серёга кинул мне ссылку на один англоязычный новостной сайт – и в душе моей зародились сомнения. В сводке происшествий говорилось о том, что «наш швейцарский отель» сгорел дотла. Благодаря слаженной работе пожарных удалось спасти всех, кроме владельца. Никаких уцелевших картин на пепелище найдено не было…
Погубили мы старого Джо или преподнесли ему самый большой в его нелёгкой жизни подарок? Кто знает. Пожалуй, некоторым вопросам суждено оставаться без ответов
ОТ АВТОРА
На написание данного рассказа меня вдохновила ночь, проведенная в «Страшном Отеле», о чем вы можете прочитать на сайте нашего турагентства, в разделе «Путешествуя по миру».